Россия выбирает собственный цивилизационный путь

События 2022 г. – начало российской специальной военной операции на Украине и последовавшая за ней экономическая война «коллективного Запада» против России – дали повод для рассуждений об окончании петербургского периода отечественной истории. Россия уходит в уединение на условный остров, разворачивается в Азию.

Иными словами, этап сближения России и Запада заканчивается, страна выбирает собственный цивилизационный путь, расходящийся с тем, которым идёт Европа.

Политолог Борис Межуев придерживается точки зрения (он маркирует её термином «русский палеоконсерватизм»), что пути России и Европы действительно расходятся, однако это не означает, что перед окончательным размежеванием нам не суждено пережить кратковременное сближение и связанный с ним всплеск геополитических ожиданий. Это сближение окажется предельно конфликтным, напряжённым и, самое главное, бесперспективным. Его итогом станет уже более фундаментальное отдаление от Европы – культурное, экономическое и дипломатическое.

Новое российское западничество

Возьмём за исходную точку геополитический факт – при любом мыслимом исходе текущих событий практически неизбежна ликвидация лимитрофной Балтийско-Черноморской зоны, которая с момента распада Советского Союза служила барьером между Россией и Европой. Роль этого пространства в системе европейской безопасности оценивали по-разному. Российский геополитик, автор концепции «Остров Россия» Вадим Цымбурский полагал, что наличие «территорий-проливов» является залогом безопасности России в постимперскую эпоху. Окончательное поглощение Балто-Черноморья конкурирующими цивилизациями неизбежно создаст угрозу прямого их столкновения, считал он.

По-видимому, схожей точки зрения придерживались и западные эксперты, включая Генри Киссинджера и Збигнева Бжезинского, которые уже в 2014 г. заговорили о преимуществах «финляндизации», то есть нейтрализации Украины. Представителем другого подхода является, например, бывший советник президента США по национальной безопасности Джон Болтон. В 2021 г. он отнёс неприсоединившиеся страны (Украину, Молдавию, Белоруссию, Сербию и даже Финляндию) к «серой зоне». Государства, находящиеся внутри её, своим промежуточным статусом не сглаживают, а провоцируют вероятный конфликт между Россией и НАТО. На этом основании Болтон предложил ликвидировать «серую зону», не опасаясь «прямого соприкосновения» двух враждебных друг другу сил.

У Болтона есть свои резоны. В своё время Варшавский договор и НАТО разделили Европу почти пополам – за вычетом нескольких нейтральных и неприсоединившихся стран, и нельзя сказать, что на рубежах «прямого соприкосновения» блоков было менее спокойно, чем сегодня на той же российско-украинской границе.

Однако отделяя Россию от Запада, «лимитрофная зона» не давала российским культурным и политическим элитам возможности всерьёз задуматься о своём месте в Европе. Неслучайно почти немедленным следствием распада СССР стало воскрешение мало кому до того момента интересного евразийства и удивительная популярность этого течения в самых разных кругах русского общества в последние тридцать лет. Можно предположить, что ликвидация лимитрофного пояса парадоксальным образом «сблизит» наши цивилизации, снова сделав евразийство неактуальным.

Отдалённая от Европы Россия 1990-х гг., несмотря на западничество политической элиты, была предопределена к особой цивилизационной судьбе. А Россия, в буквальном смысле приблизившаяся к Европе в результате военной операции на Украине, вопреки декларативному антизападничеству, вероятно, снова будет мыслить себя по преимуществу «европейской» державой. Незападные же связи Москва станет рассматривать прежде всего как ресурс в геополитическом натиске на «коллективный Запад».

Восточной границей НАТО после окончания СВО окажется западная граница объединения, которое сегодня часто называют «Русским миром», то есть сферы геополитического влияния России. Финляндия отказалась от неприсоединения и готовится стать полноценным членом НАТО. Белоруссия, видимо, продолжит двигаться к ещё более тесной интеграции с Россией. Украина окажется разделена на пророссийскую и проевропейскую части. Даже если проевропейская Украина и не войдёт в Североатлантический блок, она, несомненно, продолжит тесно с ним взаимодействовать. Иными словами, с геополитической точки зрения «Остров Россия» по Цымбурскому, образовавшийся в 1991 г. в результате сжатия страны и отсоединения от неё западных «территорий-проливов», не всплывёт на поверхность, как предсказывают некоторые эксперты, а, напротив, прекратит своё существование.

Может быть, геополитика нас обманывает? И вследствие «прямого соприкосновения» «Русского мира» и Евроатлантики восстановится постялтинская ситуация двух миров, разделённых железным занавесом? Преобладают ли в российской политической элите настроения в пользу такого, условно говоря, «изоляционистского» варианта по образцу холодной войны 1946–1989 годов?

Есть серьёзные основания в этом сомневаться. Если бы речь и вправду шла об отделении или, точнее, отдалении от Европы, специальная военная операция, скорее всего, сразу была бы ориентирована на выделение в рамках Украины определённой территории, тяготеющей к России и не желающей становиться частью враждебного ей блока. Собирайся мы «уходить» из Европы, не имело бы большого значения, сколько городов Украины мы оставляем бы за собой. Кампания могла бы завершиться присоединением к России той части Донбасса, которая входила в ДНР и ЛНР. Вероятно, и в этом случае не обошлось бы без военных действий, но они носили бы ограниченный и преимущественно оборонительный (со стороны России) характер.

Реакция западных стран могла бы тоже быть намного более сдержанной. Администрация Джозефа Байдена, не выражая готовности принимать все требования, содержавшиеся в меморандуме МИДа России от декабря 2021 г., не отказывалась обсуждать вопрос о неразмещении баз НАТО и ракетных установок США на Украине, а также давала понять, что, в принципе, не исключает переговоров об ограничении вооружений в Восточной Европе в целом. Принимать Украину в НАТО, следуя рекомендациям Болтона и его единомышленников, Вашингтон в ближайшее время не собирался. И, наверное, главное: даже сейчас, в условиях «гибридной войны» против России, Соединённые Штаты не могут отказаться от давления на Китай и политики сдерживания Пекина, в том числе и в вопросе Тайваня. Если бы после 21 февраля не наступило 24-е, напряжение в американо-китайских отношениях было бы ещё выше, что облегчало бы положение России. Иными словами, неизбежное разделение России и Европы, если бы кто-то с нашей стороны ставил перед собой именно такую задачу, происходило бы намного менее болезненно и по обоюдному согласию политических элит. Непосредственные вопросы военной безопасности, с постановки которых поздней осенью 2021 г. и начиналась российская кампания, как представляется, были очень сложными, но решаемыми в переговорном процессе.

Предположим другое: с российской стороны никто не ставил задачи размежевания с Европой. Сформулирую нарочито парадоксально: главная задача специальной военной операции – вернуть Россию в Европу в качестве ведущего игрока. И в каком-то смысле она реализуется, причем вполне успешно.

Символично, что кампания началась в год торжеств по случаю 350-летия со дня рождения Петра Великого и через пару месяцев после празднования трёхсотлетия провозглашения Российской империи. Некоторый резонанс получило сопоставление президентом Владимиром Путиным специальной военной операции с двадцатилетней Северной войной России против Швеции. Она завершилась, как известно, победоносным Ништадским миром 1721 г., по итогам которого имперская Россия заняла почётное место в ряду ведущих европейских держав. Таким образом, президент Российской Федерации предстаёт продолжателем «дела Петра», а его миссия – исправлением провалов предшественников, которые отказались от империи, отправили Россию в изоляцию на остров, или, если частично использовать метафору главы государства, увели её в «медвежью тайгу».

Несмотря на активизацию дипломатических контактов с «незападными» государствами, то есть азиатскими, африканскими и отчасти латиноамериканскими, в сегодняшней России мы не обнаруживаем, по крайней мере пока, никакого особого интереса к положению дел в «дружественных» странах – ни на культурном, ни на информационном уровне. Внимание российской публицистики и блогосферы, как и прежде, приковано к Европе и в ещё большей мере – к Америке. Официальные СМИ активно обсуждают экономический и политический кризисы в США и Евросоюзе, тогда как внутренние события и проблемы Китая, многообразная политическая жизнь Индии и тем более специфика происходящего в Иране воспринимаются равнодушно.

Ещё один значимый момент. Если бы Россия хотела реально «отделиться» от Европы, она не реагировала бы столь остро на так называемую «отмену» русской культуры и всего русского на Западе. Не было бы бурных переживаний по поводу запретов Чайковского и Достоевского, сноса памятников и удаления русской мысли из университетских программ. Между тем обсуждение всего этого – чуть ли не важнейший предмет российской пропаганды и дипломатии.

«Новое российское западничество» объяснимо. Именно в 2022 г. Россия в полной мере вернула себе статус европейской державы ровно в том смысле, в каком она стала ею три столетия назад. Отныне Россия имеет все основания считать, что внутренняя политическая и особенно экономическая ситуация по обе стороны Атлантики во многом зависит от её действий или действий, направленных против неё. Отечественные эксперты живо реагируют на отставки руководителей правительств европейских государств, усматривая в них подоплёку, связанную с обстоятельствами «гибридной войны» против России. Расклад политических сил в государствах Центральной и Восточной Европы в значительной степени обусловлен сегодня отношением правительств к России и участием в «санкционной войне» против неё. И есть вероятность, что на смену антироссийской элите, испытывающей антипатию к России в силу ценностных с ней противоречий, через какое-то время в ряде стран действительно придут лидеры, в большей степени нацеленные на взаимодействие с нашей страной.

Политический кризис возможен и в Соединённых Штатах. Дональд Трамп остаётся самым популярным из всех президентских кандидатов от Республиканской партии. Не исключено, что к концу 2024 г. (а то и раньше) призрак трампизма пробудит или оживит аналогичные популистские «призраки» в Европе. Следствием может стать серьёзная ротация европейской политической элиты, которой удалось избежать в 2016–2020 гг. лишь за счёт политических манипуляций. Внешнее давление России в сочетании с грузом внутренних политических и экономических проблем сделают смену почти неизбежной. Философ Александр Дугин отметил недавно, что Россия борется с Западом за альтернативный Запад (который он, впрочем, в своих текстах также называет не-Западом). И вправду – есть основания считать, что Россия по-прежнему надеется на интеграцию с Западом, но только на условиях, для неё приемлемых, а не подчинения тому, что с лёгкой руки Дмитрия Дробницкого стало называться «глобальным начальством». Нельзя сказать, что вся российская внешнеполитическая элита разделяет пожелания Дугина, но объективно Россия снова вовлекается во внутризападную игру, формируя заказ на «альтернативный Запад».

Получается следующее: Россия не отделяется от Запада, а делает заявку на то, чтобы трансформировать его под собственные нужды и предпочтения. И происходит это не в силу осознанных установок государственных мужей, а в соответствии с логикой событий. Чем дальше Россия продвинется на «украинском фронте», тем вероятнее оказывается активизация политики «геокультурного наступления» на Запад, которая будет опираться на расширяющийся внутренний консенсус.

Этот «неоимперский» соблазн будет сложно преодолеть и нынешнему, и следующему поколению политической элиты. Тем не менее мы исходим из допущения (назовём его изоляционистским), что прогнозируемый период геополитического «единения» России и Запада не приведёт к позитивным для нашего Отечества целям, и от перспективы такого парадоксального сближения следует отказаться, если это в принципе возможно.

Почему нам не следует стремиться в Европу

Почему мы называем «неоимперский соблазн» именно «соблазном», от которого следует воздержаться, удовлетворившись более умеренными целями и задачами в рамках специальной военной операции и внешнеполитической стратегии в целом?

Во-первых, нет уверенности в том, что национал-популистский Запад, то есть трампистские США, евроскептическая Франция и освободившаяся от «постнацистской» политкорректности Германия, не будут напоминать Великобританию после Брекзита. Ничто не мешает этим странам превратиться в крайне агрессивные, в том числе и в отношении России, государства, готовые к самым рискованным авантюрам. На каком основании некоторые экспертные круги у нас пребывают в уверенности, что популисты – обязательно друзья России? Логичнее предположить, что в случае краха проекта «Коллективный Запад» мы получим в качестве контрагентов ряд русофобских государств, подобных националистической Польше. Наиболее осторожными в отношении России из крупных стран ЕС сегодня являются государства, в политическом руководстве которых преобладают как раз глобалисты типа Эммануэля Макрона. Разделившаяся на суверенизировавшиеся национальные государства с их эгоистическими интересами Европа совсем не обязательно будет благожелательна к России. Напомним, например, что Америка при Дональде Трампе начала поставки летального вооружения на Украину, от чего отказывался Барак Обама. Республиканцы в Конгрессе станут проводить гораздо более агрессивную в отношении России политику, и уж, конечно, у них не будет ни малейших оснований ослаблять санкционную удавку, особенно в отношении нефтегазового и технологического комплекса. С республиканцами едва ли удастся добиться и возобновления диалога по стратегической стабильности, и перезаключения СНВ-3, действие которого Байден продлил на пять лет.

Если влияние нашей страны на судьбы Европы и в самом деле возрастёт, едва ли тамошние народы захотят терпеть присутствие в их суверенном пространстве заведомо неевропейской силы, каковой для них является Россия. Окончательное избавление от энергетической зависимости станет цивилизационной идеей Европы на ближайшее десятилетие. Почувствовав возросшую роль Москвы, страны Европы в конце концов попытаются найти общий язык в проекте выталкивания нашей страны из геополитического пространства их цивилизации, как это происходило всякий раз, когда российское влияние в Европе достигало пика (достаточно вспомнить Крымскую войну 1853–1856 гг. или же время после Гражданской войны 1918–1920 гг.). Иными словами, за прогнозируемым «геополитическим максимумом» России почти неизбежно последует новое антироссийское единение западных стран, возможно, гораздо более конфликтное, чем все, с которыми мы сталкивались до сих пор. Здесь имело бы смысл обратиться к идеям и выводам «России и Европы» философа и историка Николая Данилевского, который указывал на исключительную способность романо-германского мира к политическому сплочению перед лицом русской угрозы.

Во-вторых, зададимся вопросом, насколько закономерно нынешнее расхождение путей России и Запада. Не следует ли видеть в нём более глубинную цивилизационную и даже религиозную подоплёку? Запад не случайно сбрасывает с себя последние библейские табу, легализуя право не только на однополое сожительство, но на смену пола и в целом на радикальное экспериментирование с собственным телом. С XVIII века западная цивилизация в её мейнстримных течениях определяется проектом секуляризации, и все попытки религиозных консерваторов повернуть вспять этот проект оборачивались политическим фиаско. Если Россия искренне привержена христианским ценностям, в самом деле не готова пойти по тому пути, по которому идёт Европа, ей нужно держаться от неё на расстоянии вытянутой руки – если не в пространственном, то в культурном смысле. Собственно, от того, способна ли Россия к удержанию этой культурной дистанции, и зависит ответ на вопрос, насколько всамделишны её претензии на статус государства-цивилизации. Россия может, конечно, попытаться подтолкнуть Запад к «консервативному повороту», однако все предыдущие попытки с нашей стороны «спасти» или «исправить» Европу приводили к сильнейшим волнообразным откатам, одним из которых, кстати, и стал немецкий национал-социализм. Непонятно, зачем России ещё раз идти на подобный эксперимент с предсказуемым финалом.

В-третьих, не стоит забывать про геоэкономический фактор. Главное противоречие постсоветской эпохи состояло в том, что изолированное геополитическое положение нашей страны никак не подкреплялось её экономической самодостаточностью. Россия целиком полагалась на внешний мир во всём, что касалось высокотехнологического и в целом товарного обеспечения. В итоге, оставаясь сырьевым спонсором индустриальной Европы, она попыталась оспорить своё унизительно низкое положение в мировой системе с помощью военной силы. Между тем именно сейчас возник, наконец, запрос на изменение экономической политики с целью развития отраслей производства, которые были принесены в жертву глобализации.

В-четвёртых, есть ещё одна, возможно, главная причина, которая должна обусловливать стратегическую сдержанность в отношении Европы – глобалистский проект «коллективного Запада», реализуемый администрацией Байдена, на самом деле удивительно выгоден России. Попытавшись «объединить» Запад, Байден невольно оттолкнул от США практически все незападные страны, что оказалось для нас спасением в условиях санкционной войны. Байден не смог мобилизовать на борьбу с Россией ни монархии Залива (ещё в 2014 г. они были готовы идти навстречу в вопросе об увеличении добычи нефти, а в 2022 г. фактически проигнорировали данную просьбу), ни вроде бы принятую Байденом в «коалицию демократий» Индию, ни правопопулистскую Бразилию, ни Турцию, продолжающую разыгрывать собственную партию, несмотря на членство в НАТО и более чем сложные отношения с Россией. На какой-то момент Запад оказался фактически «изолирован» в своих пределах одной трети человечества, потеряв лидерство над другими двумя третями.

Немаловажно и то, что «коллективный Запад» сдерживает рискованную игру тех, кто готов к более радикальным действиям против России. Вероятно, под давлением из Вашингтона (и отчасти Брюсселя) Литве пришлось отступить в вопросе о торговой блокаде Калининграда, а Норвегии – в аналогичном вопросе о поставках продовольствия на Шпицберген. С другой стороны, необходимость договариваться со странами Центральной Европы делает «коллективный Запад» более восприимчивым к экономическим аргументам со стороны континентальных держав: как бы сейчас ни были низки ставки экономических приоритетов Европы, освободившаяся от «европейского влияния» трампистская Америка будет расположена принимать их во внимание гораздо меньше, чем Америка «глобалистская».

Если бы Россия перестала видеть в себе потенциально европейскую державу, несправедливо отторгнутую самой Европой, а ощутила бы себя державой принципиально неевропейской, вывод был бы закономерен: чем дальше от нас Запад в социально-культурном отношении, тем потенциально легче иметь с ним дело. Не случайно советским лидерам было проще взаимодействовать с идеологически чуждыми правыми республиканцами. По той же причине «суверенной» России проще иметь дело с «глобалистской» Америкой, а с её национал-популистской инкарнацией у нас не найдётся общих тем для разговора.

Итак, несмотря на благоприятную геополитическую конъюнктуру, России следует воздержаться от амбициозных стратегических планов, отказаться от надежд на политическое переформатирование «коллективного Запада», отбросить как ложный соблазн мечтания о возможности «перестроить» Европу по своему образу и подобию. Как раз наоборот, следует использовать ситуацию, видимо, неизбежного большого американо-китайского столкновения для становления нашей страны в качестве особого цивилизационного центра со своими императивами безопасности, особым образом будущего и ориентированной на внутренний рынок экономикой. Если Россия поставит перед собой эту, более умеренную, задачу, не претендуя на вмешательство в судьбы Запада, она сможет избежать участия в большом конфликте, создать локальную сферу влияния и выиграть для себя отдалённое будущее. Если же (что более вероятно) Россия поддастся обаянию быстрого геополитического успеха и снова ввяжется в «чужую игру», после серии восторгов и разочарований снова окажется у разбитого корыта фрустрированных имперских мечтаний.

Основные принципы русского «палеоконсерватизма»

На каких политических и культурных основаниях зиждится позиция той части консервативного движения, которую представляет автор и которую он назвал «русским палеоконсерватизмом»? Это наименование отталкивается от американского аналога, то есть от самоназвания общественных деятелей, философов и публицистов, которые ещё в 1990-е гг. выступали с антиинтервенционистских позиций. Они считали, что Соединённым Штатам после победы в холодной войне стоило резко сократить участие в международных делах и тоже в некотором смысле уединиться на острове, то есть на американском континенте. Американские палеоконсерваторы настаивали на необходимости ценностного размежевания с либеральной Европой, не без причины опасаясь, что Америку, если она будет пытаться оставаться центром «глобалистской империи», ожидает идеологическое переформатирование, например – в духе «культа меньшинств». Американские палеоконсерваторы были наиболее последовательными противниками большинства военных кампаний Соединённых Штатов после краха коммунизма: бомбардировок Югославии, вторжения в Ирак, уничтожения режима Каддафи. Практически все они возражали против расширения НАТО (а часто – и против НАТО как таковой), провоцирования «цветных революций» в постсоветских странах. Антироссийская риторика американских администраций после конца холодной войны никогда не пользовалась их поддержкой.

Разумеется, последовательный антиинтервенционизм палеоконсерваторов стал причиной постоянных обвинений в отсутствии патриотизма со стороны американских неоконов. Либералы и левые интеллектуалы клеймили сторонников традиционализма и консервативных ценностей как убежденных фашистов. Отечественные палеоконсерваторы также сегодня под обстрелом с двух сторон – русских «неоконов»-неоимперцев разных мастей и стремящихся к ценностной интеграции с Европой либералов.

От русских «неоконов» сторонников русского палеоконсерватизма отличает неприятие вооружённого интервенционизма, проще говоря – неприемлемость культа войны. В некоторых случаях война неизбежна и необходима, однако она, конечно, не должна становиться главным делом страны. Из этого следует, что России не стоит ставить задачу «восстановления империи», стремясь присоединить обратно все территории, которые отошли от неё в результате катастрофы 1991 года. Изолированное положение на континенте было бы гораздо более выигрышно, в том числе для экономического и культурного возрождения. Понятно, что из этого комфортного изолированного положения Россию вывел Запад, запустив процесс агрессивного расширения евроатлантических структур типа ЕС и НАТО, который оставлял за бортом Россию, но не её западных и даже южных соседей – для них дверь всегда оставалась открытой. Тем не менее палеоконсерваторы считают, что даже в условиях окончательного геополитического «окружения» у цивилизаций есть шанс вернуться к одинаково приемлемой для них ситуации удержания дистанции. Чтобы вернуть такое положение, нужно, чтобы Евроатлантика и Россия начали серьёзные переговоры о «демилитаризации» Балто-Черноморского пространства. Понятно, что начать его можно только после завершения военных действий на Украине и установления фиксированной границы между российской и евроатлантической зонами влияния так, чтобы линия размежевания имела относительно логичную и стабильную с военной точки зрения конфигурацию.

Разумеется, такой взгляд на вещи возможен только при взаимном отказе от цивилизационной экспансии, на чём настаивают российские и американские палеоконсерваторы.

Резонное возражение – что способно побудить Запад отказаться от такой экспансии, если столетия его истории свидетельствуют: экспансионизм есть неотъемлемая черта западной культуры и цивилизации, основа её успеха? Общемировые сдвиги в расстановке сил и несомненные внутренние проблемы заставляют Запад с неохотой, но умерять системные попытки расширения, по крайней мере на следующий период. Опыт предыдущих десятилетий показал, что предел возможностей есть даже у самых мощных игроков. Так что и им придётся сокращать список приоритетов.

Российских палеоконсерваторов будет всегда отличать от российских либералов отношение к Европе. Палеоконсерваторы, как российские, так и американские, исходят из того, что ценностное сближение с либеральной Европой для их стран не просто невозможно, но и вредно. Европа выбрала исторический путь, который мы вместе с американскими единомышленниками считаем ложным – путь радикального разрыва с прошлым, с наследием предков, с патриархальным началом, которое на самом деле глубоко заложено в нашей религиозной монотеистической традиции.

Российских палеоконсерваторов с американскими роднит неприятие экономических реалий глобализации. В условиях противостояния цивилизаций глобализация утрачивает смысл, каждая из цивилизаций будет пытаться обеспечить хозяйственную самодостаточность.

В свою очередь, тема технологического суверенитета станет, безусловно, приоритетной для нашей страны. Это ставит задачу воссоздать те цеха отечественной науки и производства, которые были разрушены после краха Советского Союза, и создать новые, необходимые для технологического перевооружения. Имперской силовой России придётся вновь искать способы вовлечения в проект цивилизационного развития страны представителей её интеллектуального класса — класса, от правильного позиционирования которого во многом будет зависеть судьба России в XXI веке.

Пора отказаться от упрощённых трактовок. Присоединяя части Украины, Россия вовсе не стремится к уединению на острове. Добиваясь обязательной «денацификации» Украины, то есть смены режима в Киеве на промосковский, «партия войны» в Москве руководствуется отнюдь не императивом геополитического или «цивилизационного» сосредоточения России. Напротив, речь идёт о её очередном имперском рывке, желании прорваться в Европу, предварительно содействовав приближению ее элит и населения в целом к нашим ценностным установкам. Как и любая прошлая «европохитительская» повестка, нынешняя, столь влиятельная в патриотическом лагере, приведёт к самым негативным последствиям.

Для Европы мы чужие

Как относиться к «коллективному Западу»? Какие чувства следует испытывать к нему и какие действия предпринимать? Если Россия всё-таки не «прорвётся» снова в Европу и останется за пределами «коллективного Запада», она будет испытывать по отношению к этому объединению самые сложные чувства – от обиды и ненависти до желания любым способом доказать свою европейскость. И то, и другое возымеет обратный желаемому эффект.

Билет на вход в «коллективный Запад» нам никогда не выпишут, потому что, если бы мы его всё-таки получили, «коллективный Запад» пришлось бы переименовывать. Западнизация России по образцу перестройки приведёт к мучительному процессу социокультурной трансформации, по сравнению с которым события 1990-х гг. покажутся разминкой. Придётся не только убирать красный цвет из триколора, к чему призывает отечественная политическая эмиграция. Понадобится радикально сокращать вооружённые силы и тем самым обрекать сотни тысяч мужчин на безработицу, а их семьи – на нищету. Действительно вычёркивать из школьной программы целый неполиткорректный литературный пласт, отменять практически всю русскую философию. Запрещать любой имперско-ориентированный политический дискурс. Снова переориентировать экономическую политику на включение в западные цепочки разделения труда. Разумеется, всё это возможно исключительно в условиях прозападного авторитарного режима, поскольку такого рода антисоциальные меры неизбежно спровоцируют популистский протест. В общем, данный сценарий мыслим исключительно вследствие тотального военного поражения, которое, будем надеяться, России не грозит.

Как мы уже писали выше, столь же опасным и потенциально разрушительным может оказаться для России и всего человечества попытка развалить «коллективный Запад», чтобы интегрироваться – если не с ним в целом, то с какой-то из его отпавших частей, скажем, с той же континентальной тройкой. Направление развития Запада, кажется, уже предопределено, и России предстоит сосуществовать с чуждым ей цивилизационным блоком, не рассчитывая на его благоприятную нам трансформацию.

Примерно то, что мы испытываем к Индии, Китаю, арабским странам (равнодушие совершенно не обязательно означает неприязнь или отсутствие практического интереса, речь о нежелании вмешиваться). В какой-то момент внутренняя судьба западного мира стала нашей внутренней судьбой. Причиной было, конечно, осознание неизбежности нашего цивилизационного расставания, а после долгих отношений любой разрыв воспринимается болезненно. Увы, нам придётся принять тот факт, что для Европы мы чужие, а наше стремление к ней присоединиться тамошние элиты рассматривают в терминах историков Арнольда Тойнби и Михаила Ростовцева как давление «внешнего пролетариата» на ядро цивилизации. Европейцы, в первую очередь британцы, давно видели в дворцах и яхтах наших олигархов своего рода становища и колесницы кочевников, предпринимающих очередной набег.

Мы переживали за наводнённую мигрантами из «третьего мира» Европу, не понимая, что она гораздо меньше опасается нищих беженцев с Ближнего Востока, чем миллиардеров из России. И сплочение для Евроатлантики означает, прежде всего, реквизицию токсичных капиталов с её сырьевой периферии. Это цивилизационное презрение к России, в полной мере проявившееся в условиях так называемой «санкционной войны», потребуется ещё пережить и осмыслить.

Сможет ли Россия жить в необходимой изоляции от отвергающего её «коллективного Запада»? Сможем ли мы прекратить возмущаться русофобией в Польше, отменой Чайковского и Достоевского в Голландии? Наконец заняться собой, не пытаясь увидеть себя со стороны глазами Европы? И не скатиться в первобытную дикость, «освободившись» от хороших манер как от наследия колониального господства западной цивилизации?

Это и есть сейчас основной вопрос нашего исторического существования. Говорить о необходимости возвращения России суверенитета глупо. Суверенитет у нас есть, задача – наполнить его реальным цивилизационным содержанием. Но для этого надо выйти из военного конфликта, который, помимо мотивов задействованных в нём сторон, упорно тянет нас в сторону Европы, подстёгивая не столько ложные, сколько опасные надежды «вернуться» в её историю продолжателями дела Петра и Екатерины.

Сейчас наиболее перспективный вариант развития событий состоит в сохранении известной доли «изоляции» от Запада, даже в условиях неизбежного геополитического сближения платформ двух цивилизаций. Выходя из своего островного уединения, Россия может удержаться от того, чтобы вновь соединить свою судьбу с судьбой «коллективного Запада». Это «несближение» позволит нам решить свои геополитические, геокультурные и геоэкономические задачи, дистанцируясь по мере возможности от иных цивилизационных центров и не рассчитывая на стратегический альянс с ними. Печать