Больше людей из бизнеса – в высшую школу

Политолог, публицист Александр Механик и генеральный директор компании ООО «Экскогитатор» Юрий Алексаков – о том, как подготовить современные кадры для машиностроения.

Мы продолжаем обсуждать состояние и развитие инженерного образования в нашей стране. Своим пониманием его проблем и предложениями по его совершенствованию с нами уже поделились доктор технических наук Александр Куликов, доктор химических наук, заведующий кафедрой химической технологии и новых материалов химфака МГУ и основатель компании — национального чемпиона «Унихимтек» Виктор Авдеев, доктор физико-математических наук, ректор Национального исследовательского ядерного университета МИФИ Владимир Шевченко и проректор Московского физико-технического института (национального исследовательского университета) по научной работе, кандидат физико-математических наук Виталий Баган.

Наш сегодняшний собеседник — Юрий Алексаков, в недавнем прошлом и. о. директора Института перспективного машиностроения «Ростсельмаш», созданного совместно с Донским государственным техническим университетом (ДГТУ) и директор Технического центра компании Ростсельмаш», а в настоящее время основатель и генеральный директор ООО «Экскогитатор», тесно сотрудничающей с «Ростсельмашем» и советник ректора ДГТУ. То есть предприниматель, одновременно представляющий крупнейший отраслевой университет и крупнейшую машиностроительную компанию.

— В последнее время звучит много критики в адрес российского инженерного образования. Кто-то критикует его за то, что молодые специалисты не готовы к работе в реальных условиях — в проектных учреждениях, на производстве. Бизнес критикует высшую школу за то, что у выпускников мало практической подготовки. А те, кто ведет собственные разработки, напротив, жалуются на слабую фундаментальную подготовку. Насколько, на ваш взгляд, оправданны эти претензии и какие недостатки или достоинства нашего современного инженерного образования вы видите?

— Я скажу так: правы и те и другие. На это мы обратили внимание еще в 2022 году, да и раньше, когда обсуждали с Минобрнауки, на каких элементах инженерного образования нужно сосредоточиться. Что касается конкретных проблем, о которых вы сказали, то фундаментальная подготовка на уровне, который необходим выпускникам в последующем при работе на производственных предприятиях, осталась, наверное, только в таких ведущих федеральных вузах, как Бауманка, МИФИ, МФТИ… Поэтому когда мы в «Ростсельмаше» начали работу с ДГТУ, это был один из наших основных фокусов внимания — изменить фундаментальную подготовку.

А что касается второго вопроса, высшая школа действительно была оторвана от бизнеса, и вообще все три составляющие подготовки студентов — образование, наука и бизнес — были практически во всех вузах страны разорваны между собой. То есть они развивались исключительно по своим траекториям. Одной из причин этого процесса стала Болонская система. Казалось бы, что в ней плохого? Все равно, если ты хочешь получить настоящее высшее образование, тебе необходимо закончить и бакалавриат, и магистратуру, то есть отучиться шесть лет. Я тоже так думал, честно говоря: какая разница, все равно это шесть лет. Но когда начали разбираться, я понял, что бакалавр плюс магистр — это не то, что специалитет. Ведь практически год у студента бакалавриата выпадал из образовательного процесса на то, чтобы сдать всякие зачеты и экзамены и защитить бакалаврское образование. Поэтому, когда мы обсуждали с профессорами, почему не получается, скажем, по высшей математике дать в бакалавриате столько же часов, сколько давали в специалитете, они объясняли, что время сжирают эти зачеты, экзамены, которых получается в два раза больше, чем при специалитете, потому что сначала нужно защитить бакалаврское образование, потом магистерское.

А вторая причина, на мой взгляд, была связана с тем, что до недавнего времени магистерское образование можно было получать вне зависимости от того, какой ты бакалавр. Ты мог, в принципе, из гуманитариев прийти в инженеры, или наоборот.

— А что касается связи с производством или вообще с реальной экономикой?

— Она во многом действительно была утеряна, но сейчас, с появлением передовых инженерных школ, такие практики возобновились. Причем там, где партнер вуза — машиностроительное предприятие — подходит к процессу ответственно, там не то чтобы практики появились — появилась синергия обучения и практик. То же самое мы делаем в ДГТУ, когда ребята часть времени проводят в лекционных залах, на лабораторных работах, а часть — на «Ростсельмаше», решая фактически производственные, конструкторские, технологические задачи.

Конечно, не каждое производственное предприятие можно интегрировать в такую парт-тайм-деятельность. Если ты рассчитываешь на человека в течение какого-то времени или на срок реализации какой-то работы — это одно. А если сегодня он находится на предприятии, а завтра вынужден бежать в вуз сдавать экзамены, то это другое. Поэтому мы пробовали разные формы организации этой работы. Допустим, среди недели два дня выделять на работу в конструкторских бюро, а остальное время — на обучение или, наоборот, две-три недели они учатся, а неделю работают на «Ростсельмаше». Такие приемы мы пробовали для того, чтобы интегрироваться в учебный процесс, потому что в учебном процессе тоже не так все просто. У него есть свои правила, есть своя форма отчетности, есть определенные нюансы, которые надо учитывать. Плюс это территориально разные площадки, поэтому приходится еще учитывать логистику между ними.

— Проректор Санкт-Петербургского политехнического университета Алексей Боровков в интервью нашему журналу говорил, что он считает правильной модель «2 + 2 + 2». То есть шестилетнее образование, но при этом первые два года — это фундаментальная подготовка и выбор общего направления дальнейшего развития, то есть специализация, но понятая широко. Следующие два года — это выбор уже узкой специализации, которая привязана к какому-то конкретному производству. И последние два года — это уже такое «доведение студента до кондиции» в плане подготовки к этой узкой выбранной им специализации. Как вы относитесь к такому предложению?

— Вы знаете, именно это предложение мы министру науки и высшего образования Валерию Фалькову впервые и высказали на «Ростсельмаше», когда он туда приезжал. И были апологетами этой схемы на всех наших защитах передовой инженерной школы. Схема «2 + 2 + 2» — это та конфигурация, в которую, как мы считали, можно перестроить Болонскую систему. И сейчас в ДГТУ первые два года посвящены фундаментальным наукам. Мы по возможности исключили из учебного плана все необязательные предметы, кроме физики, математики, химии, сопротивления материалов, теоретической механики — всего того, что составляет фундаментальную основу инженерного образования. Очень много времени на это потратили, потому что надо было все это связать как бы кросс-дисциплинарно. Чтобы, например, студент выходил на детали машин, уже имея определенные знания по другим дисциплинам. Это была серьезная работа большого коллектива. И мне кажется, что у нас во многом получилось это сделать. Мы работали вместе с коллегами из Бауманки. Они нам очень сильно помогли с точки зрения формирования изначальных требований, и до сих пор они состоят в нашем наблюдательном совете по учебным планам и программам ДГТУ и совместным программам ДГТУ и «Ростсельмаша».

— Вы упомянули сопротивление материалов как фундаментальную дисциплину, которую нужно изучать инженерам. Опять же в нашем журнале возникла заочная дискуссия между Алексеем Боровковым и ректором Сколтеха Александром Кулешовым. Кулешов высказал мнение, что с учетом все возрастающей цифровизации инженерных наук нет смысла уделять такое большое внимание таким наукам, как сопромат. Потому что все расчеты теперь можно сделать на компьютере. Зачем загружать лишними формулами мозги студента? Боровков же считает, что без сопромата невозможно понимание того, как работает конкретный механизм, И инженер без сопромата будет не инженер, а просто человек, управляющий компьютером. Насколько цифровизация может повлиять на подготовку студентов? Насколько она отменяет необходимость изучения каких-то фундаментальных предметов?

— Я здесь с Алексеем Ивановичем Боровковым полностью согласен. Как можно быть инженером, не обладая элементарными базовыми знаниями? Конечно, цифровизация — это здорово. Но для того, чтобы подтвердить расчеты и логические выводы, вам надо пройти серию физических испытаний и добиться корреляции одних показателей с другими. Но как это можно сделать, не обладая базовыми знаниями?

Базовые дисциплины — это не только какие-то знания, вполне себе понятные и практические, но это еще и образ мыслей. Если у вас есть только какие-то поверхностные знания обо всем на свете, не очень понятно, как вы можете решать сложные проблемы. Ведь есть целый ряд функциональных свойств продуктов и машин, которые противоречат друг другу. Самое элементарное, допустим, из автомобилестроения — это устойчивость и управляемость против плавности хода (дорожного комфорта): насколько остро вас руль слушается и комфорт при движении на неровностях. Это два взаимоисключающих параметра, один из которых влияет на другой. Чем у вас острее руль, тем жестче у вас должна быть подвеска, и, соответственно, все неровности у вас будут острее чувствоваться. И наоборот, если вы хотите достичь какого-то небывалого комфорта и плавности хода, то где-то вам, наверное, придется пожертвовать остротой руления в поворотах. Можно посмотреть сквозь годы на историю этой борьбы между Mercedes и BMW. Одни выступают адептами одного, другие — другого, причем стараясь сохранить на достойном уровне конкурирующую характеристику. Но это такой достаточно сложный итерационный расчетно-опытный процесс, и как это сможет решить компьютер, не очень понятно. Я не представляю.

— А конечное решение в любом случае за инженером, который должен понимать, как это все устроено…

— Он должен понимать физику процесса. Если он не понимает основ этого процесса, как он сможет принять правильное решение?

— Вернемся к обсуждению проблем инженерного образования. Еще одна проблема, которая обсуждается, — устарелость учебной литературы, которая не обновляется десятилетиями. И по фундаментальным предметам, в которых, при всей их фундаментальности, тоже происходят изменения, и особенно по практическим предметам. Ректор МИФИ Владимир Шевченко сказал в интервью нашему журналу, что они поняли это и просто взялись за написание целой серии новых учебников по самым важным для них предметам. Как обстоят дела с учебной литературой в традиционном машиностроении?

— Ровно так же. Те же учебники по деталям машин не успевают обновляться вслед за новшествами, которые появляются у компаний, специализирующихся на отдельных узлах и агрегатах. Например, в подшипникостроении, в конструкциях уплотнений. Конечно, учебная литература всегда будет отставать от изменений в промышленности. В моем понимании, для преодоления этого разрыва вузу необходимо плотнее работать с передовыми компаниями, у которых совершенно точно будут появляться новшества быстрее, чем это происходит в высшей школе. И такие базовые курсы должны сопровождаться курсами лабораторных работ и семинаров, разработанных на основе материалов от таких производителей. А уже потом, на следующих этапах, входить в основную программу. Мне видится это так.

Например, мы в ДГТУ неплохую обязанность взяли на себя, чтобы ежегодно руководители образовательных программ рассказывали, что нового будет в программах следующего года. Образовательная программа не должна замирать в своем развитии. Такая практика есть и в Бауманке, где на заседаниях кафедр обязательно заслушиваются ведущие преподаватели, которые рассказывают, что нового они вносят в программу. Это происходит ежегодно. И это по-своему мотивирует.

— Еще одна проблема, о которой говорят: выпускники вузов не понимают специфику работы инженера в условиях рынка, то есть они выходят по-советски образованными, а вот как функционирует современное предприятие, зачастую не понимают. И есть точка зрения, что нужно студентов просто учить тому, что такое рынок, как он функционирует, как надо вписаться в него со своими разработками…

— Это сложная история. Я даже думаю, что не каждый инженер, уже работающий на предприятии, точно понимает, как вообще функционирует бизнес, а из-за этого тоже может возникнуть много проблем. Я давно вынашиваю одну идею и постараюсь ее в скором времени воплотить. Это такая деловая игра по проектированию технического объекта из конструктора, типа Lego Technic. На занятиях между участниками распределяются роли: как задают требования к разработке, как проверяют на технологичность, как разрабатывают конструкцию под эти требования, как потом назначают цену и как вообще этот продукт выходит в свет. Вводятся элементы неопределенности от состояния рынка до текущего состояния производства. Получается очень интересно. Я собираюсь посвятить, такому авторскому курсу время. И он будет раскрывать те нюансы производственной деятельности, которые остаются за кадром и производственной практики, и фундаментальных предметов. И позволяют гораздо шире раскрывать тему, связанную с экономическими параметрами. В вузах преподают это, насколько я помню, достаточно сумбурно и непонятно. По крайней мере, у меня как студента было очень много вопросов к этим наукам. Но если это все облечь в форму деловой игры, то, мне кажется, может получиться очень интересно.

— Одно из направлений преобразования высшей школы, в первую очередь инженерной, получившее распространение во всем мире и названное «тройная спираль», состоит в том, что в университете необходимо одновременно развивать науку, образование и бизнес. Когда студентов не только учат бизнесу абстрактно, но и подключают ко всякого рода бизнес-процессам.

— Мне с этой точки зрения очень нравится опыт MIT. Там как раз построили на этом весь учебный процесс — на стартапах, на выполнении контрактов предприятий. Очень много IP Rights, которые ребята защищают и потом получают роялти за внедренные права. Но какие я вижу проблемы с этим у нас? К сожалению, у нас не настолько гибкая структура вуза: ректоры готовы поощрять такую деятельность, но, к сожалению, процедуры согласования очень долгие. Особенно в том, что касается закупок по 44-му и 223-му федеральным законам. Непонятно, кто еще участвует в его тендерных процедурах: когда ты делаешь что-то передовое, тебе иногда надо просто быстро что-то купить, быстро произвести, и там цена времени гораздо выше, чем неэффективность в этих закупках, которая может образоваться. Тем более если за это готово платить предприятие-заказчик.

Мне также кажется, что больше людей из бизнеса должно быть в высшей школе, как и в государственных организациях и в федеральных и региональных министерствах. Может, они принесут необходимый бизнес-подход, может, кросс-опыление произойдет. И можно будет правильные бизнес-практики применить в других областях. Потому что сейчас косные, громоздкие надструктуры или «сбоку-структуры» выжирают всю инновационную почву, выбивают ее из-под ног молодых ребят. Понятно, что какая-то дисциплина должна быть, в том числе финансовая, но надо разбюрократить этот процесс.

— Обсуждение проблем инженерного образования происходит и на телевидении, и всевозможные совещания проходят, и высказывались первые лица государства по этому поводу. Как, по-вашему, нужно выстроить обсуждение проблем инженерного образования, кого необходимо привлечь к участию в этих обсуждениях, кроме деятелей самого образования, чтобы получить желаемый результат?

— Мне кажется, правильным шагом была организация передовых инженерных школ, где у вуза обязательно должен быть производственный и промышленный партнер. Но нужно в поисках таких партнеров брать не компании с многомиллиардными оборотами, а привлекать средний и малый бизнес, у которого тоже есть свои задачи технического характера. Мне кажется, что стоит поощрять истории, связанные с НИР для среднего и малого бизнеса. Потому что этого, к сожалению, в России недостаточно. У нас есть огромные государственные бизнесы, а средний и малый бизнес остается и без кадров в итоге, да и без проектов, которые они могли бы реализовать. В том числе потому, что предусмотренные законом объемы софинансирования такие предприятия, к сожалению, не готовы потянуть.

И еще желательно проводить широко освещаемые конкурсы идей, в том числе внутри университетской среды, чтобы это не были какие-то тайные разделы бюджетов, а именно история с продолжением. А если она не имеет продолжения, то все видят, что она закончилась так, потому что есть какие-то непреодолимые технические сложности.

Недавно я ушел из «Ростсельмаша» — именно потому, что давно мечтал попробовать себя в такой непростой для отечественного машиностроения теме, как заказной инжиниринг. Не все компании понимают, как с этим работать, как правильно организовать. Если в Европе таких бутиковых инжиниринговых компаний достаточно много, то в России это только набирает обороты. Я вижу определенный потенциал как раз среди небольших компаний, наверное среднего бизнеса, подступающих к трем миллиардам оборота. Они видят свое развитие в последние годы, они видят, что перерастают определенные сегменты, в которых устойчиво развивались многие годы, хотят выходить в другие сегменты, хотят быть полноценными игроками, такими уже создателями машин, а не только комплектующих.

Но у них есть определенный пробел с точки зрения функционала инжиниринговых подразделений и знаний о продукте, например сельхозмашиностроения или специального машиностроения. И на этом мы пытаемся специализироваться. В принципе, неплохо получается. У нас достаточно интересные проекты. Мы можем быть полезными этим компаниям. Мы умеем быстро собирать достаточно профессиональные коллективы под эти задачи по всей России, можем привлечь лучших инженеров, поскольку не связаны, например, с обязательным приходом в офис.

— Ваши сотрудники работают на удаленке?

— Да, у нас есть серверы, есть виртуальные машины, есть соответствующее программное обеспечение. Но здесь есть несколько ограничивающих стоп-факторов, в отличие от IT. Как правило, почти всем специализациям IT не нужны мощные машины, какое-то дорогое программное обеспечение. Здесь все по-другому. Для нашей работы одно рабочее место стоит 500‒600 тысяч. Имеется в виду программное обеспечение плюс, если нужна хорошая машина, тем более переносная, это еще где-то 350‒400 тысяч. Итого у вас получается миллион. Это за вход одного инженера на удаленную работу. И нужна какая-то команда, минимум человек десять. То есть, соответственно, десять рабочих мест, десять миллионов. Плюс какие-никакие зарплаты…

Поэтому мы сейчас пытаемся развить гибридную модель. Нам кажется, что как раз это правильное решение при нынешней ситуации на рынке труда. Многие ребята имеют по несколько работ. И вместо участия в совещаниях предпочитают реально проектировать и создавать новые продукты. Мы даем им такую возможность. Есть работа и для редких единичных специалистов, и для менее квалифицированных студентов.

— Когда вы работали на «Ростсельмаше», там предполагалось начать выпуск электрических экскаваторов, работающих от сети. Каково состояние этой разработки?

— Это мой проект, над которым я думаю уже очень давно и для которого мы активно ищем индустриального партнера и клиентов. Похожие проекты есть в Южной Корее. Суть заключается в замене дизельной силовой установки электромотором и небольшой стабилизирующей батареей. Машина оборудуется мачтой, связанной промышленным подключением с другой мачтой на земле, по этому соединению подается питание. Из очевидных минусов — ограниченный радиус работы, 40‒50 метров. Но и преимущества значительные! Это прежде всего снижение стоимости владения на 75‒80 процентов, Огромные деньги. А в точечной городской застройке ключевым может быть полное отсутствие вредных выбросов и практически бесшумная работа.

Есть еще ряд разработок, связанных с различными типами специальной техники. Например, мы планируем запустить в серию ножничные подъемники.

О проектах, которые мы реализуем для клиентов, мы говорить не можем: соглашение о конфиденциальности. Но это проекты в совершенно разных отраслях: дорожно-строительная техника, специальная внедорожная техника, судостроение и многое другое.

Печать