Этнография против экономической целесообразности

Политолог, публицист Александр Механик – о том, как дискуссия большевиков-экономистов и «буржуазных» экспертов-этнографов повлияла на создание СССР.

Распад Советского Союза в 1991 году не только оказался геополитической катастрофой, но и стал, как пишет автор, потрясением для многих журналистов и ученых, привыкших воспринимать Советское государство как монолит и мысленно отождествлять «русских» и «советских». Многие из них спрашивали, оглядывая развалины Союза: «“Откуда взялись все эти нации? Что за государство был Советский Союз? В чем вообще состояла суть советского социалистического эксперимента?” В научном сообществе завязалась оживленная дискуссия на тему “Был ли СССР империей, государством-“нациестроителем” нового типа или некой комбинацией того и другого”». На этот вопрос в своей книге пытается ответить Франсин Хирш — историк из США, специализирующаяся на истории Европы, СССР и России, в настоящее время профессор исторического факультета Университета Висконсина в Мэдисоне.

Неожиданный альянс

И в самом начале своего труда Хирш поясняет: «Я избегаю взгляда на СССР как на «тюрьму народов» и трактую «советизацию» всех (и русского, и нерусских) народов внутри советских границ как процесс, предполагающий взаимодействие и соучастие… в великом социалистическом эксперименте». Но «опираясь лишь на силу и принуждение, большевики не могли бы достичь столь амбициозной цели». Вот почему они… «выстраивали административные и социальные структуры, поощрявшие массовое участие или требовавшие его». И одним из главных условий их успеха стал, как отмечает автор, альянс, который они заключили с бывшими имперскими экспертами. Ведь, как пишет Хирш, «лидеры нового партийного государства обладали всеохватным мировоззрением и секулярным восприятием прогресса, однако не имели даже самого поверхностного представления о землях и народах бывшей Российской империи». Вот почему с самого начала своего грандиозного начинания «они оказались в зависимости от бывших имперских экспертов — этнографов и экономистов». А Ленину и другим большевистским лидерам хватило ума и идеологической гибкости, «чтобы заключить альянс с этими экспертами, которые стали помогать им в распространении революции, концептуальном завоевании советских владений и нащупывании почвы для революционной национальной политики».

Одной из групп таких экспертов была Комиссия по изучению племенного состава населения России (КИПС). Она была основана в феврале 1917 года и включала в себя этнографов, изучавших этнический состав населения России во время Первой мировой войны, когда национальный вопрос стал приобретать международное политическое значение.

«Этнографы КИПС не только обеспечивали советский режим необходимыми сведениями, но и помогали сформировать уникальный подход к трансформации населения». Этот подход, который Хирш называет «поддерживаемое государством развитие», был советской версией идеи цивилизующей миссии, лишенной, однако, высокомерия западных политиков по отношению к зависимым от них народам.

Хирш отмечает, что «в то время как европейские колониальные державы зачастую применяли эти технологии (намеренно или нет) для создания новых категорий и оппозиций между колонизаторами и колонизуемыми, европейцами и азиатами, модерном и традицией, советское партийное государство применяло их для ликвидации этих оппозиций — чтобы модернизировать и трансформировать все области и народы бывшей Российской империи и включить их в единую советскую общность».

Сразу заметим, что, к сожалению, через двадцать лет, в 1930-е годы, этот альянс был разрушен и, как подробно описывает автор, многие этнографы, способствовавшие созданию Советского Союза, были репрессированы, а к решению национальных проблем власти привлекли НКВД, с понятными методами их решения.

Противоречивый союз

Союз большевиков и ученых, как замечает Хирш, не был случайностью. «Ольденбург (Сергей Ольденбург, академик Российской академии наук (1903) и Академии наук СССР, непременный секретарь Академии наук в 1904‒1929 годах, один из лидеров партии кадетов. — СМИ «Стимул»), как и большинство его коллег из Академии наук, с негодованием воспринял захват власти большевиками. Но вопреки своей антипатии к большевикам он скоро понял, что сотрудничество с ними необходимо. Россия все еще вела войну, и Ольденбург не желал, чтобы ее разгромили иностранные державы. Как и другие члены кадетской партии в руководстве Академии наук, он сохранял надежду, что большевистское правление постепенно примет менее радикальные формы. Также Ольденбург понимал, что выживание Академии зависит от ее сотрудничества с новым советским правительством и гарантированной государственной поддержки».

А достижение этого противоречивого союза облегчалось тем, что Ленин и Ольденбург были знакомы еще с дореволюционных времен, хотя еще тогда находились в разных политических лагерях: Ленин был большевиком-революционером, а Ольденбург — кадетом, конституционным демократом, то есть умеренным монархистом и реформатором. Но главное состояло в том, что «этот революционный альянс — революционный благодаря своему происхождению и нацеленности на преобразование России в современное государство — был основан на общей для этнографов и большевиков высокой оценке научного подхода к управлению… И большевистские лидеры, и либеральные эксперты, сотрудничавшие с ними с конца 1917 года, ориентировались на Западную Европу и разделяли веру в потенциал научного государственного управления. И те и другие вдохновлялись идеей Просвещения о том, что современное правительство может с помощью экспертного знания революционизировать экономическое производство, социальные структуры и человеческое сознание. И те и другие стремились с помощью этого знания трансформировать бывшую Российскую империю. Организуя рациональную административную структуру и централизованное хозяйственное планирование, новый режим и его эксперты пытались превратить бывшую империю и ее «отсталые» окраины в «федерацию хлопка и льна, угля и металла, руды и нефти, сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности»», — как писал директор Института национальностей Семен Диманштейн.

«Советский режим нацелился на преобразование жизни народа посредством новых ориентиров, новых административно-территориальных границ и новых амбициозных экономических планов». А конечной целью советской власти, считает Хирш, «было не развитие «национальных меньшинств» за счет «национальных большинств», а ускорение прогресса всех народов (и больших, и малых) через воображаемые стадии марксистской исторической шкалы от феодализма и капитализма к социализму и далее к коммунизму. Ее ближайшей целью было ускорить экономическое и культурное развитие населения в целом — заложить основу социалистической экономики и социалистического общества — и тем доказать, что термины «метрополия» и «колония» больше не применимы к территориям в составе Советского Союза».

Искусная политика в национальном вопросе

По мнению Хирш, «то, что большевики смогли к 1922 году вновь объединить разобщенные части бывшей империи в единое советское государство, было само по себе примечательно. Отчасти это стало результатом военных побед Красной армии. Но было верно и обратное: искусная политика большевиков в национальном вопросе помогла им выстроить альянсы с некоммунистами и выиграть Гражданскую войну. Царский режим, Временное правительство и белые пытались игнорировать национальную идею, а большевики интегрировали ее в свою идеологию и свое представление о Советском социалистическом государстве... За годы Гражданской войны национальная идея стала неотъемлемой частью физического и концептуального устройства Советской России. Большевики держались принципа национально-территориальной автономии, а администраторы и этнографы считали размежевание границ по этническим линиям средством интеграции нерусских территорий в Советское государство. В этот период Наркомнац курировал учреждение множества этно-территориальных единиц внутри РСФСР: автономных социалистических советских республик, таких как Башкирская АССР, автономных национальных областей, таких как Чувашская АО, и национальных коммун».

Надо заметить, что эта «искусная политика» родилась в результате многолетней полемики, которую вели большевики и их лидеры (в национальном вопросе это были в первую очередь Ленин и Сталин) как внутри партии, так и со своими политическими оппонентами, и в результате постоянного анализа национальных проблем в России и в мире в течение многих лет.

Идеологическое противостояние с нацизмом

Как отмечает Хирш, советский подход к национальным проблемам в 1930-х годах развивался во многом как реакция на то, что она называет двойной угрозой: идеологический вызов со стороны нацистских расовых теорий и геополитическая опасность «империалистического окружения». «Утверждения нацистов, что культурные и поведенческие признаки связаны с расовыми, что расовые признаки развиваются на основе «неизменного генетического материала» и что социальные меры не могут улучшить человеческую природу, — все это было прямым вызовом большевистскому мировоззрению...

Распространение национал-социалистических идей после 1930 года и консолидация нацистского Германского государства в 1933-м требовали убедительного ответа со стороны советского режима». Вот почему «начиная с 1931 года (когда национал-социалистические идеи стали распространяться среди немецких ученых) советский режим потребовал от своих этнографов и антропологов дать марксистско-ленинское определение расы и собрать свидетельства в пользу того, что развитие человека определяют не расовые признаки, а общественные условия. Эти эксперты должны были доказать, что приобретенное важнее врожденного, что «отсталость» есть продукт общественно-исторических (а не биологических) факторов и что поддерживаемое советским государством развитие уже достигло успеха». И именно эти соображения легли в основу проводившихся советской власть переписей населения и различных культурных мероприятий, таких как выставки и музейные экспозиции, анализу которых уделяет значительную часть своей книги Хирш.

Две парадигмы

При этом, как отмечает автор, и большевистское руководство, и специалисты и плановики режима столкнулись с многочисленными проблемами именно административного устройства страны, решение которых требовало серьезного изучения состояния общества и его этнического распределения на территории страны. Среди большевиков и экспертов получили распространение две парадигмы административного устройства, и у каждой находились сторонники. «Этими двумя парадигмами, — поясняет Хирш, — были этнографическая и экономическая. Первая имела отправным пунктом «этнографический принцип»...» Ее сторонники настаивали, что административно-территориальное деление должно соответствовать этнографическим границам. «А мотивом экономической парадигмы был «принцип экономической целесообразности»... Приверженцы этой парадигмы настаивали, что Советское государство должно быть организовано по специализированным хозяйственно-административным единицам, основанным на научной оценке местных производительных сил… Они отвергали «национальные права» и утверждали, что национализм исчезнет, когда благодаря государственной колонизации отсталых территорий в границах СССР установятся благоприятные экономические условия. Попытка компромисса между этими двумя парадигмами, в конечном счете, придала Советскому Союзу его уникальную форму» - империи равноправных наций, начальному этапу строительства которой, собственно, и посвящена эта книга. Но вся последующая история показала, что в таких тонких вопросах, как строительство и организация государства и общества, никакая наука и даже компромисс между ними не могут дать окончательного ответа на возникающие проблемы, а окончательное решение остается за политиками, от искусства управления которых зависит будущее и государства, и общества.

Ранее опубликовано на: https://stimul.online/articles/sreda/ekonomisty-protiv-etnografov/

Печать