Валерий Фадеев, будучи советником президента и председателем Совета при президенте по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ), работает на уникальном стыке между философской мыслью и административной практикой. Автор книги «Преображение гуманизма», он настаивает на христианских корнях человеческого достоинства, но при этом последовательно отстаивает идею сильного государства как единственного гаранта социальных прав и безопасности.
В интервью мы поставили амбициозную цель. С одной стороны, обсудить круг вопросов из актуальной повестки СПЧ, тем более что недавно прошло заседание под руководством Владимира Путина, на котором были подведены итоги работы Совета за год, выслушаны доклады и даны новые указания. С другой — затронуть некоторые аспекты гуманистической традиции и понять, насколько гуманизм, а именно забота о человеке и о его благе, сочетается с интересами современного российского государства.
Петр Скоробогатый: В публичной аннотации к вашему труду «Преображение гуманизма» отмечено: для человечества единственный выход — вернуться к гуманизму и спасти себя от вырождения.Валерий Фадеев: Все-таки эта книга и фильм на ее основе не совсем про человечество, а скорее про европейскую цивилизацию, которая находится в очень трудном положении, в финале грандиозной многовековой эпохи, одним из стержней которой был гуманизм.
П. С.: Ну вот нам бы и хотелось сегодня приземлить большие философские рассуждения на российскую почву. Вы чиновник, советник президента, находитесь внутри жесткой вертикали власти. В то же время говорите о гуманизме и защищаете права человека. Как это сочетается в вашей работе? Или тут есть противоречие и поэтому постоянно приходится искать баланс?В. Ф.: В ваших словах читаются мысли о противостоянии человека и государства. А государство выступает как Левиафан. Это очень простая модель, которая предполагает, что человек глуп и зол и требуется жесткое государство, чтобы умерить его инстинкты.
Гуманизм исходит из прямо противоположной идеи. Ну да, конечно, человек и зол, и глуп, но человек, извините, создан по подобию Божьему и концентрирует в себе все лучшее, что есть в нашем мире. Надо из этого исходить, а не из того, что он зол.
Если следовать концепции государства как Левиафана, правильно загнать всех в концлагеря. Качество концлагерей может быть разным. Например, во всех утопиях — Кампанеллы, Томаса Мора, Фрэнсиса Бэкона — это были очень комфортные, но все равно концлагеря. Это искажение гуманизма, которое появилось уже в шестнадцатом веке.
П. С.: Вы говорите о человеке, который зол. Мы же, скорее, имеем в виду государство, которое часто воспринимается как зло априори. Априори аппарат насилия, который будто бы не создан для гуманизма.В. Ф.: Да зло ли государство? Если государство — это сплошное зло, то откуда великие достижения цивилизации — научные, культурные, общественные? Другое дело, что государство может быть жестким, это разные вещи. Родители бывают иногда жесткими со своими детьми. Это не означает, что они их ненавидят.
П. С.: Есть теория поколений прав, согласно которой первое поколение касается гражданских и политических свобод и, скорее, требует урезания жесткости государства. А второе поколение прав объединяет социально-экономические и культурные права и, скорее, требует сильного государства. В современном российском государстве мы можем говорить о балансе между этими двумя поколениями?
В. Ф.: Вы же сами все объяснили. Первое поколение — это восемнадцатый век, когда созрела идея более или менее автономного человека. Это гуманистическая идея. В отличие, кстати, от утопий Томаса Мора и Кампанеллы, в ней есть сила, мощность. Идея свободы прав привела к созданию американского государства и к Великой Французской революции. Это не означало, что государство должно стать слабым. Это была идея, что реализация прав и свобод приведет к более сильным, эффективным, действенным конструкциям. Возможно, это тоже была утопия, но никто никогда не говорил о слабости государства. Я вам напомню, что после Великой Французской революции довольно скоро к власти пришел Наполеон, и говорить о слабом государстве было бы неправильно. После Великой Русской революции… ну, это другая песня, государство очень недолго было слабым. Политические права не предполагают слабости государства.
Второе поколение прав, социальные права, предполагают еще более сильное, еще более организованное, еще более продуктивное государство, которое в состоянии решать сложные социальные задачи. И это не только деньги, не только равенство, это и образование, и здравоохранение, и миграция. И если в прошлые века главной задачей государства было вести войны, и эта задача, кстати, в современном государстве никуда не делась, то в девятнадцатом и особенно в двадцатом веке добавилась необходимость решения еще многих задач.
Что дальше? Я вспоминаю выдающийся материал, еще в журнале «Эксперт», о современном государстве, где, кажется, Владимир Николаевич Плигин высказал соображение: все идет к тому, что западное государство вынуждено будет оставить за собой только одну функцию — безопасности. Европейские лидеры уже прямо говорят, что не в состоянии исполнять социальную функцию. А что касается функции стратегического планирования, то, кажется, она давно исчезла в Европе. По крайней мере, с момента создания Евросоюза.
П. С.: И все же СПЧ до вашего прихода, скорее, занимался первым поколением прав, будучи при этом, правда, весьма политизированным органом. Вы же сфокусировались на работе с социально-экономическими правами второго поколения на фоне того, как государство становится все сильнее и сильнее. Это же не совпадение.
В. Ф.: Во многом это вопрос мировоззрения. Вот встреча СПЧ с президентом. Читаю большой текст в «Коммерсанте», ну, Колесников написал, естественно. В контексте этой встречи он вспоминает двух женщин, драматурга и режиссера, которые поставили спектакль, признанный судом экстремистским, были осуждены судом и находятся в тюрьме. Я сейчас не обсуждаю решение суда, но понятно, что многим российским интеллигентам такое решение суда не понравилось.
А я вот докладывал президенту о том, что по крайней мере два миллиона человек в России трудятся не в соответствии с Трудовым кодексом, а по так называемым гражданско-правовым договорам. Такой договор предполагает любые отношения между работником и работодателем. Например, штрафы, которые Трудовым кодексом запрещены. Туда можно и телесные наказания вписать. А большая часть этих работников даже не видит договор, который они подписывают. Это такой Чарльз Диккенс, понимаете? У нас штрафы были ограничены в России в 1886 году. А сегодня штрафы никак не ограничены. Речь идет о правах нескольких миллионов людей. Кого-то должна интересовать судьба и условия работы этих миллионов людей?
Роберт Устян: Почему вы видите некую дилемму между защитой прав миллионов людей и двух осужденных представителей интеллигенции?
В. Ф.: Потому что интеллигентская традиция, советская и российская, еще с девятнадцатого века заключалась в том, что отдельные представители интеллигенции важны. А как живут миллионы, в общем, обездоленных людей, это не так важно. Это плохая традиция.
П. С.: В идеале должен быть баланс.В. Ф.: Наш совет старается этот баланс выдерживать. Просто надо отдавать себе отчет, что мы ведем тяжелую войну с целым Западом. В условиях войны все-таки надо отдавать приоритет иным задачам, а не задачам по защите тех творческих интеллигентов, которые, по большому счету, выступают против российского государства. Хотя, конечно, с точки зрения прав и свобод они имеют на это право. Но им все-таки нужно помнить о том, что мы воюем, о том, что гибнут люди, о том, что солдаты и офицеры проливают кровь на фронте.
Миллионы людей, мы знаем результаты опросов общественного мнения, не согласны с такой политикой. Многим не нравится Путин, хотя его поддержка процентов восемьдесят. Но можно просто помолчать, хотя бы просто помолчать, пока идет война?
Рефлекс свободыР. У.: 11 июля 2023 года, форум «Дигория». Ваша цитата: «Есть позиция, что русский — это раб. Это ложь. Русский человек хочет быть свободным, потому что он всегда был свободным. Человек с рабским менталитетом не может освоить пространство от Урала до Тихого океана. Только помешанный на воле человек способен на такое». С вами заочно вступает в дискуссию наш ученый Иван Петрович Павлов. В 1917 году он написал труд «Рефлекс свободы», в котором говорит, что стремление человека к свободе есть один из важнейших прирожденных рефлексов. Но добавляет, что помимо рефлекса свободы может возникнуть и рефлекс рабской покорности. И завершает свой труд словами: «Как часто и многообразно эффект рабства проявляется на русской почве, и как полезно сознавать это».
На ваш взгляд, сегодня государство скорее потворствует свободе русского человека или считает его маленьким ребенком, которому нужна нянька, и боится всяческого проявления свободы русского человека?В. Ф.: В октябре 1905 года, когда был выпущен императорский манифест о свободах, Иван Павлов сказал: несмотря на этот манифест, «слизь» должна быть уничтожена. Слизью он называл монархию. Он был в рядах революционной русской интеллигенции. Когда монархия, «слизь», была уничтожена, в 1918 году, читая лекцию, он сказал, что русский народ сошел с ума. И уже не вспоминал про свободу. Он великий физиолог и ученый, но сильно колебался.
Раба ничего не интересует, кроме чашки с похлебкой и как меньше работать. А русские люди прошли менее чем за век, за несколько поколений, от Урала до Тихого океана. Какие же они рабы? Говорят, вот они там за пушниной охотились. Ну да, пушнина деньги давала. Но это настолько энергичные люди, что, как говорил один наш хороший работник, они бы и на семечках могли заработать денег.
Второе. И это важнее академика Павлова. Есть же один из ключевых текстов русской литературы и русской философии. Это легенда о Великом Инквизиторе из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Там все сказано про свободу.
Вы помните, что явился Христос на землю в Севилье, стал исцелять людей, его увидел Великий инквизитор, тут же арестовал, вечером пришел к нему беседовать и говорит, зачем явился-то? Ты же людей обременил своей свободой, им тяжело со свободой, им приходится выбирать между добром и злом, и они не хотят этого. Они не хотят твоей свободы. А мы им дадим кусок хлеба, это им важнее, чем свобода. Повторяю, свобода не в смысле политической свободы, а метафизическая свобода. Долг выбирать между добром и злом. Здесь свобода звучит как долг. Не как право, а как долг. Потому что долг выше и прав, и свобод.
Никто не смог бы написать такого текста, кроме русского писателя. Вы меня спрашиваете про свободу. Вот доказательство. Доказательство того, что русский человек не может без свободы. Этой глубокой настоящей свободы.
Р. У.: На мой взгляд, конечно, говорить, что русскому человеку нужна железная рука, стальной кулак и далее по списку — это абсолютно русофобское высказывание.В. Ф.: Наш народ умудрился совершить революцию в 1917 году, потом в 1991 году. Что я не одобряю. Но умудриться сделать две глобальные, мощнейшие революции, которые потрясли мир, мало кто способен. Похоже, только наш народ.
П. С.: Кто-то скажет, что это как раз те самые моменты, когда стремление к свободе народа вырвалась наружу. И вот посмотрите, к чему она привела.В. Ф.: Она привела к кардинальным изменениям в мировой цивилизации. Другое дело, что это стоило огромных жертв нашему народу и после 1917 года, и после 1991 года. И об этом тоже не надо забывать. Все имеет цену. Поэтому нельзя ничего вычеркивать из своей собственной истории. Потому что, когда мы что-то вычеркиваем, мы сами себя презираем и предаем наших предков.
Р. У.: Но вы так и не ответили. На ваш взгляд, государство осознает весь этот потенциал реализации свободы русского человека?
В. Ф.: Я вот цифры распечатал. Я несколько раз пытался их внедрить в общественное сознание, но русская интеллигенция не принимает этих цифр. То есть она как бы рассудком их понимает, а принять не может, потому что в голове в целом схема другая.
Вот смертность от убийств в России на 100 тысяч населения. Значит, 1994 год. 32,6 на 100 тысяч человек. Это пик. 1994 год был самым ужасным. Пик советского времени, кстати, 13. Тоже немало. 2022 год, у меня последние данные — 3,69. Количество убийств в России уменьшилось в девять раз.
Опять 1994 год. Смертность от самоубийств — 42 человека. 2022 год — девять человек. Ну, не так, как от убийств, но тем не менее в разы меньше.
Алкогольное отравление. 1994 год, опять все тот же. 38 человек умерло на 100 тысяч человек. 2022 год — шесть.
Смертность от дорожно-транспортных происшествий на 100 тысяч человек. Уже пиковый 2004 год, потому что автомобилизация стала расти, а бардак на дорогах еще оставался. 25 человек на 100 тысяч человек погибло. 2022 год — 9,7. В два с половиной раза снизилась смертность. Учитывая, что автомобилей за это время стало в два раза больше, если считать на количество автомобилей, в пять раз снизилась смертность.
Это две разные страны! Страна, которая была в 90-х годах, и страна, которая есть сейчас у нас.
П. С.: Стали ли выжившие счастливее?В. Ф.: Конечно. Ну, люди же это осознают. Они видят, что происходит вокруг. Я сам не мог поверить в публикацию в «Монокле» некоторое время назад, где коллеги взяли несколько десятков товаров и три группы, три дециля. Бедные, средние и богатые. И тупо посмотрели, сколько на зарплату в 2005 году и в 2025-м можно было купить колбасы, курицы, доли квадратного метра, бензина и так далее. Да, похоже, в два с половиной раза в среднем материальном отношении люди стали жить благополучнее. В два с половиной раза!
Вы откройте первое послание президента Федеральному собранию в 2000 году. Тут война на Кавказе, тут региональные бароны, тут не получают пенсию, хотя она нищенская. 29 процентов людей находятся ниже черты бедности, и сама черта бедности низкая. Путин сказал, что надо начать платить деньги пенсионерам и бороться с бедностью. Помимо войны на Кавказе, само собой.
Это и есть высшая форма проявления гуманизма слабого государства. Давайте мы войну выиграем с террористами на Кавказе и бедным, хотя бы пенсионерам, какие-то деньги дадим, чтобы они кусок курицы могли купить. Тогда, в условиях разрухи, это было круто. И люди чувствуют, что Россия — социальное государство.
По-прежнему, конечно, с пенсией 25 тысяч рублей не разгуляешься. И более двух миллионов работают не по Трудовому кодексу, я рассказывал. Но есть интуитивное ощущение, что вроде все правильно. Эта атмосфера приводит к тому, что рейтинг президента Путина на протяжении десятилетий такой высокий. Да, много недостатков. Да, много несправедливости. Да, война. Но все равно… По духу страна движется куда-то туда, куда надо.
П. С.: А дальше, когда будут решены и эти социально-экономические проблемы, хотя бы базовые, вот это государство, которое сегодня больше про холодильник и безопасность, оно будет про что с точки зрения гуманизма?
В. Ф.: Это вопрос к вам, а не ко мне. Наше поколение… ну, в меру сил, желаний, устремлений, смогло государство сохранить. И сегодня страна в не самом плохом состоянии. В нормальном состоянии. Войну ведет, повторяю, с целым Западом. А вот что дальше — у меня к вам вопрос. Вы моложе, вы скажите, какие у вас есть идеи.
Я не вижу серьезного обсуждения того, что будет через десять лет, через двадцать, пятьдесят лет. Какие-то проблески есть. Футурологи грузят нас всякими технологиями, вечной жизнью и чипами в башке. Это несерьезно. Обсуждать надо, каким будет человек. Мы какими сами хотим стать. Вот вопрос о гуманизме.
П. С.: Да только все площадки, на которых это широкое обсуждение возможно, как-то не работают. Партийно-политическая система не прижилась. Со СМИ у государства тоже сложные отношения. Где же должно разворачиваться-то это обсуждение?
В. Ф.: Здесь есть и объективный, и субъективный фактор. Объективный — это, конечно, интернет. Вот сейчас какого-то дядьку оштрафовали за то, что он искал в интернете что-то про батальон «Азов» (признан террористической организацией в России. — «Монокль»). Я поинтересовался, набрал в «Яндексе». Первой строчкой выскакивает Википедия со статьей «Батальон “Азов”». Это очень доброжелательная статья. С эмблемой, с описанием их «подвигов». А можно мы сначала у «Яндекса» спросим, почему он выдает на первой строчке информацию про батальон «Азов»? Было бы странно, если бы году в 1943-м «Вечерняя Москва» печатала бы познавательные статьи о дивизиях СС.
Это к вопросу о гуманизме. Проще схватить этого мужика и оштрафовать его, чем разговаривать с «Яндексом»? Ну конечно, проще.
П. С.: То есть вы говорите, что не до конца еще все запрещено.
В. Ф.: Я о другом говорю. Не надо имитировать запреты. И дело не в запретах, а дело в духе, в самом народном духе. Там люди воюют, здесь люди что-то для фронта собирают, маскировочные сети шьют, на последние деньги «буханки» покупают. А вот компании с триллионами прибыли.
Р. У.: В КВН в конце 80-х прозвучала шутка «Партия, дай порулить». Вы говорите: «Ребята, мы сохранили государство, теперь слово за вами». Но есть ощущение, что, мягко говоря, не все готовы передать эстафетную палочку следующему поколению.
В. Ф.: И что мешает вам участвовать в этих процессах?
Я знаю людей, которые написали список из 17 ценностей. Никто не написал, а они написали. Это оказалось уместно, вовремя. Путин в интервью рассказывал, что он почувствовал, что ценности очень важны. Хайдеггер, великий философ, говорил, что именно ценности определяют ход истории и жизнь народа в конечном счете. Путин это почувствовал. Вокруг него какие-то дискуссии были. Люди сказали: вот ценности, давайте сделаем указ.
Сделали указ 809. Теперь ценности проникают в образование, еще куда-то. Люди написали список, и это сработало. Напишите свой список, издайте свой закон. Вы делаете свою работу. Ко мне сегодня подошел мой коллега по Совету по правам человека и говорит: ничего себе в «Монокле» статья про жилищную политику. Ваш коллега Алексей Щукин написал, что цель сегодняшней жилищной политики — это деньги. Я публично спрашивал, а как квадратные метры, деньги, обогащение банков, застройщиков соотносятся с ценностями семьи и детей, которые указаны в 809-м указе? Эта политика как-то способствует развитию семьи? Нет, не способствует. Давайте это обсудим!
Кто-то запрещает это обсуждать? Нет. Будет ли бюрократия и сектор с триллионами рублей против этого бороться? Будет. Потому что сегодня главное для них — формальные покупатели и прибыли. Вот вы попробуйте побороться за новую жилищную политику.
Преображение образованияП. С.: Есть две большие темы, которыми занимается СПЧ: мигранты и образование. И если по миграционной проблематике государство на самом высоком уровне признает проблему и начинает революционные реформы, то с образованием такое ощущение, что мы сталкиваемся с большим сопротивлением системы.В. Ф.: Нет сопротивления, это заблуждение. Естественно, бюрократическая машина не любит, когда в ее работу вмешиваются. И первая реакция любой бюрократической машины — отторжение. Так и в сфере образования. Я в контакте с министерством, с министром Сергеем Кравцовым. У нас с ним есть разногласия. Но мы с ним взаимодействуем и ищем решения.
Это ведь очень сложная история, потому что есть разные точки зрения. Ко мне сегодня приходили деятели образования. Обсуждали два букваря. Один — советский букварь, на самом деле по методике еще дореволюционной. А второй букварь Эльконина. Это знаменитый советский деятель образования. Говорят, ну вот советский букварь правильный, а эльконинский неправильный. А почему вы так думаете? Кто примет решение?
Я недавно был на заседании общественного совета как раз Министерства просвещения, и тоже про учебники мы говорили. Многие считают, что лучшие учебники геометрии и алгебры для средней школы, пятого-седьмого класса, — это учебники Киселева, которые он написал еще до революции 1917 года. Потом большевики перевели фунты в килограммы, аршины — в метры, и мы учились в советское время по этим учебникам.
Я спрашиваю: кто за то, чтобы вернуть учебники Киселева? С одной стороны раздается молодой голос мужчины: «Нет, я против, это неправильно». А с другой стороны раздается голос женщины, которая оказалась проректором педуниверситета нашего главного: «Да, вернуть учебники Киселева». Пожалуйста, слева — против, справа — за. Мне что делать? Ну, поскольку я за учебники Киселева, я, конечно, сказал проректору: давайте немедленно встречаться. Это непростая история, есть много разных методик.
П. С.: В «Преображении гуманизма» есть отдельная глава, посвященная образованию.В. Ф.: Моя как будто бы несложная идея в том, что образование будущего должно совместить, сплавить три способа познания мира: науку, искусство и религию — так было тысячелетия до тех пор, пока эпоха Просвещения не сделала акцент исключительно на позитивистской науке. И эта, казалось бы, несложная идея встречает непонимание и сопротивление.
Это к вопросу о гуманизме. Гуманизме, как вере в человека. Человек способен к восхождению, он не боится свободы, не боится выбора между добром и злом. И чем лучше он будет образован, тем осмысленней он сделает выбор между добром и злом, а не только интуитивно. Помните, был такой девиз, когда Ельцина выбирали: «Голосуйте сердцем». Не надо сердцем голосовать! Надо все-таки подумать немного. Конечно, сердце важно. Но, повторяю, чем человек больше знает про мир, который вокруг него, тем лучше он сделает выбор. Так вот эта идея пока висит в воздухе, но я уверен, что за этим будущее.
П. С.: У вас нет опасения, что образование по этой модели станет элитарным, потому что такое его качество будет доступно только за деньги?
В. Ф.: Знаменитый левый искусствовед Клемент Гринберг написал статью о китч-культуре. И в качестве примера китча приводит Репина. Имеется в виду, реализм, так как понятно, что происходит на картине. Ну, в конце концов, «Иван Грозный и сын его Иван». По большому счету это китч. Просто гениальный китч.
Так вот, он говорит, зачем Сталин вернулся после русского авангарда к реализму, к этой фигуративной живописи. Ведь русскому крестьянину на самом деле ближе иконопись. А иконопись — это не китч. И это не фигуративное искусство. Это гораздо более сложное искусство.
Вы меня спрашиваете про элитарное образование. Но русскому крестьянину понятна икона. Хотя он мог быть совсем необразованным и даже не уметь читать. В вашем же журнале «Монокль» была недавно статья о псковской иконе, которая заканчивалась картинками Петрова-Водкина. Потому что напрямую проходит линия от русской иконописи к русскому авангарду. И Кандинский говорил: если художник не знает русской иконописи, то он не русский и не художник. Крестьянин это понимал. Почему вы думаете, что это элитарное явление? Нет, это не элитарное явление.
В каждом большом городе обязательно есть несколько великолепных школ. Любой может туда поступить. Вы скажете, таких школ мало. А что, в СССР их было много, что ли? Важно, чтобы они сохранялись и от них шла энергия на как можно более широкий круг этих школ. Дальше следующий вопрос. Учителя мало получают, педвузы слабые. В педвузы не идут серьезные ребята. Да, это все так. Но это решаемые задачи, просто их надо поставить в повестку дня и начать решать.
Р. У.: Когда я смотрел ваш сериал «Преображение гуманизма», вспомнил фразу французского этнографа и философа Клода Леви-Стросса, который сказал, что двадцать первый век будет веком социальных наук или его не будет. Примерно то же самое говорил и наш академик Лихачев. Двадцать первый век должен быть веком гуманитарной культуры либо мы все пропадем. Валерий Александрович, почему, на ваш взгляд, мы «пропали»?В. Ф.: Я цитирую еще математика Никиту Николаевича Моисеева. И он тоже об этом говорил: подобно тому как девятнадцатый век был веком пара и железа, двадцать первый будет веком гуманитарных наук. Много великих людей так считали. Есть ли у нас продвижение в области гуманитарных наук? Нет.
Ощущение у великих, что такая потребность назрела и неясно, как без этого двигаться дальше, в широких кругах научной интеллигенции есть. Ну, мы движемся. Я сегодня редактирую учебник по экономической науке, мы его назвали «Очерки по экономике», для первых курсов вузов, скорее для неэкономистов — для социологов, политологов, историков. Я думаю, что в начале года он будет готов. Шумпетер сказал: экономику надо изучать через теорию, через историю и через статистику. Оказалось, что довольно много людей разделяют такую точку зрения.
С социологами хуже ситуация. Напрашиваются новые методы социологии, старые новые методы. Социология сегодня, к сожалению, во многом свелась к опросам. Но разве Дюркгейм проводил опросы? Разве Макс Вебер проводил опросы? Питирим Сорокин разве проводил опросы?
Вот сейчас стало модно ранжировать ценности из указа 809. Помните из математики понятие «базис»? Три измерения и три единичных вектора по трем измерениям. Из этих трех единичных векторов, это называется базис, может быть сложен любой вектор в этом пространстве. Ценность — это базис, который определяет жизнь общества, как говорил Хайдеггер, историческое развитие. Как же мы их будем ранжировать? Если мы их ранжируем, то получается, что ось X лучше, чем ось Y, ну и так далее.
Когда социологи их ранжируют, почему-то права и свободы оказываются в разделе «прочее». Семья, дети имеют рейтинг высокий, понятно, а вот права и свободы — «прочее». И тогда мне говорят: твои права и свободы — это западное изобретение, масоны придумали в восемнадцатом веке. Ну, скорее всего, так и есть. Французскую революцию сделали масоны, видимо, энциклопедию знаменитую французскую сделали масоны. И что теперь? Выкидывать вторую главу Конституции? Так мы уже приняли ее идеологию, дух. А что такое дух доктрины прав и свобод человека? Он против тирании и угнетения. Этот дух разделяют все. И в Азии, и в Африке, и в Китае.
Так вот, ранжирование недопустимо. А социологи этим увлекаются, проранжировать легко. Попробуйте поискать настоящий базис.
Не надо спрашивать у людей, какие ценности они разделяют и что для них важнее. Они не знают этого. Но когда начинается война, вдруг люди идут воевать. Все боятся, но идут на войну. Когда наступает крах государства, как в начале 90-х годов, почему-то люди начинают помогать друг другу. А учителя, не получая зарплаты, ходят в школу учить детей. Они же не будут рассусоливать чего-то про ценности. Они в школу пойдут детей учить. Задача социолога не спрашивать у них, а за них это выразить. Это и есть наука, как у Дюркгейма или у Вебера.
Энергия гуманизмаР. У.: В сериале «Преображение гуманизма» вы позиционируете себя как человек, который искренне верит в эту концепцию. Как христианин, который считает, что на самом деле Евангелие, а именно Нагорная проповедь, и есть цивилизационный базис русского народа. Но, с другой стороны, вы безапелляционный государственник, который отстаивает сильное государство. Как в вас уживаются эти две личности?
В. Ф.: Сказано, отдайте Богу Богово, а Кесарю Кесарево. Это очень простой, ясный совет. Другое дело, что каждый для себя должен решить, где Богу, а где Кесарю. Одно не противоречит другому. Здесь нет предательства — если вы отдаете Богу, то предаете Кесаря. Или наоборот. В этом это и есть тонкий баланс.
Р. У.: Можете привести примеры, как вы пытаетесь менять систему в соответствии со своими взглядами?
В. Ф.: Вот встреча с президентом, совсем недавняя. Это же не я повестку определяю. Это коллеги определяют повестку, члены Совета. Но с другой стороны, я на нее влияю заранее. Мы не решаем за месяц, кто что скажет. Повестка определяется тем, кто что делает.
Скажем, важнейшая тема. Игорь Новиков у нас занимается инвалидами. У нас ведь гуманное отношение к инвалидам. Давайте пенсии им дадим. А еще давайте обяжем крупные компании брать на работу инвалидов. Крупные компании квоты выкупают и дают инвалидам минимальную заработную плату. Ну вроде нет какого-то пренебрежительного отношения к инвалидам. Это гуманное отношение? Вроде да. А с другой стороны, только 24 процента инвалидов работают, а 76 процентов не работают. Большая часть из этих 76 процентов могли бы работать. Наш подход заключается в том, что политика должна быть изменена. От политики жалостливой «давайте денег дадим» к политике деятельной «а давайте попробуем сделать так, чтобы они работали». Даже слепые на компьютерах работают. Современные технологии позволяют это делать.
Что главное в жизни человека? Фрейд на старости лет наконец отказался от своих фокусов и дал очень простой ответ. Любовь и труд. Труд — важнейшая составная часть жизни человека. Надо дать возможность трудиться кому как, в зависимости от состояния человека. Это и есть подлинный гуманизм. Хотя, повторяю, пенсии тоже надо давать.
Общество и СМИ очень равнодушно относятся к этой теме. Мы недавно презентовали доклад. Хоть кто-нибудь бы подробно написал об этом! Нет в нашем обществе, в медийной среде, в интеллигентской среде настоящего гуманистического отношения к инвалидам. А это еще важнее, чем те два миллиона рабочих, о которых я уже говорил.
Мы занимались темой самокатов, а сейчас дошла очередь и до курьеров на электровелосипедах. Казалось бы, тема второстепенная. Нет, она затрагивает людей. В этом есть какая-то дикость, когда по тротуарам носятся курьеры на велосипедах. Дикость, понимаете? Это косвенно, но тоже сюда, к гуманизму. Давайте правила какие-то изменим. Что несложно сделать. Понятно, как сделать. Просто многим чиновникам не хочется этим заниматься.
Вот так это складывается. Важно, чтобы люди, носители этих идей, концентрировались, тогда возникает энергия, интересная повестка, и президенту интересно с нами встречаться. Я говорю: повестка исчерпана. А он говорит: давайте еще. Потому что все эти люди по делу высказываются. Кто-то про СВО, кто-то про раненых бойцов, кто-то про детей.
Р. У.: Какой, на ваш взгляд, измеримый показатель через десять лет продемонстрировал бы, что «преображение гуманизма» в России — это не просто интеллектуальный дискурс, а реальный процесс?
В. Ф.: Да Россия и так туда идет. Вот я написал эту книгу, сериал снял «Преображение гуманизма». Если бы этого не было в природе, в жизни, в атмосфере, я бы не смог это написать. Понимаете, ну были бы какие-то мечты там, какой-нибудь город солнца, утопия о каком-то справедливом устройстве, но это было бы слишком далеко от реальности. А то, что у меня написано, это есть в нашей с вами жизни.
Р. У.: Что позволяет вам быть оптимистом?
В. Ф.: Как-то в конце 90-х, когда еще было тяжело, и многие восклицали, что, мол, только чудо спасет Россию, Татьяна Гурова, сегодня главный редактор «Монокля», сказала: чудо уже произошло, только мы этого не заметили. Уже давно все случилось, то, что требовалось с небес, произошло уже тридцать лет назад. А теперь это просто работа.
П. С.: Похоже, для вас это во многом миссионерская работа.В. Ф.: Какая же миссионерская, если по итогам каждой встречи с президентом Совета есть 15‒20 конкретных поручений министерствам и ведомствам. Это не болтовня. И государственная машина вынуждена эти поручения выполнять. Иногда с удовольствием, иногда без удовольствия.
Ранее опубликовано на: https://monocle.ru/monocle/2026/03/glava-spch-i-avtor-preobrazheniya-gumanizma-valeriy-fadeyev-rasskazal-o-gumanisticheskikh-initsiativakh-sovremennogo-rossiyskogo-gosudarstva/